Добежав до поворота, в том месте, где был Париж, — место, правда, было один к одному как центральная площадь в г.Традате (что под г.Варезе), там еще мой дружок Симонелли живет, — я спросил у какого-то дядьки, куда дальше. Я дико боялся, что заблужусь и не смогу победить в Туре.

А дальше стоял дом. Дом был горным этапом Тура. Нужно было вбежать в дом, пройти коридор и кухню, а потом забраться по лестнице на гору высокой культуры.

Гора высокой культуры была такой горой во сне. Она тоже была этапом Тура. Она была сделана из спрессованных книг. Книги были спрессованы прямо как те газеты у старухи из Виджу, матери директора средней школы. Она умерла в 96 лет. Лет десять назад. У этой старушонки ночные горшки были полным-полны старой выветрившейся мочи. А еще у нее лежали стопки «Коррьере делла Сера» двадцатых годов.

Я залез на гору. Я был один. Я видел других участников соревнования. Они переговаривались между собой, но по-французски. Томмазо Лабранка куда-то слинял. Куда — хер его знает. Карабкаясь в гору, я лупился на книги. Одна мне особо глянулась. Ранний Сангвинети. Эссе там, поэмы на километр и какие-то наезды на Пазолини. Было еще что-то, но меня зациклило на этом.

Как и все остальные книги, книгу раннего Сангвинети вклинили в расщелину горы. Я попытался вытащить книгу.

Когда я учился в университете, я подрабатывал тем, что ухаживал за старым фашистом из Камольи. Следил, чтобы он не обделался прямо посреди кухни. Жена была на десять лет моложе его. Она была вменяемая и платила мне 100.000 лир в день. По-моему, в том сне он сидел у подножия горы. Сидел и смотрел на меня против света.

Тащу я, значит, тащу из горы Сангвинети, и вдруг как все завалится! Получилась такая груда книг. Там и Рабле был, и какие-то книги Бифо. Они мешали мне спать, я почти проснулся, но тут же продолжил гонку, выступая за серию «Stile libero» [5] . Я снова влился в турнир, чтобы не подвести всю эту затею насчет создания моего издательского имиджа. Напряженка была — знай держись. На мне был изодранный костюм Человека-паука. Я должен был победить. Все было так, будто «Эйнауди» было везде и держало под контролем мою победу.

В целом я весь пропотел. В башмаках у меня был порох «Эйнауди» и еще эти силиконовые крупинки, чтобы не воняли ноги. Тур де Франс 1997 проходил по круговой дистанции. Круги клево так уменьшались, закручиваясь к центру. Я надеялся, что Лабранка, обогнавший меня на круг, скоро появится на горизонте. Но этого не случилось. Не с кем было даже перемолвиться.

Тем временем по телику сказали, что издательство «Кастельвекки» подпольно переиздало «Вубинду». Продано 26.000 экз. Я был третьим в рейтинге карманных изданий после Барикко и этой, Винчи. Но последним на этапе Тур де Франс.

Тут я воспрянул духом, подпалил свои шасси, набитые порохом «Эйнауди», обошел тысчонку-другую соперников и почувствовал себя гораздо лучше. С помощью техники визуализации, которой меня научил Репетти, я визуализировал у себя в животе пузырь. Пока я бежал, пузырь надувался и сдувался.

Так я добрался до сложной точки сна. На моем пути возникло препятствие. Нужно было пройти сквозь железную клетку.

Я огляделся.

Вокруг никого. Ну, я и обогнул клетку.

Прошел рядом с клеткой, а не через нее, как положено по правилам Тура этого года. Я несся во всю прыть и думал, что Брицци не обязательно выделывать такие фортели.

Брицци для меня Бог. Он — высшее существо.

Брицци — это вам не pulp, это совсем другой расклад. Он сконструирован куда тоньше, он совсем молодой, он друг Васко Росси, думал я, мчась уже далеко от клетки.

В этом месте я на секундочку проснулся и пошел побрызгать.

Не знаю, у вас бывает, что проснешься, сделаешь пипи, а потом снова видишь тот же сон. У меня — да. Но не всегда.

В тот раз, когда мне снилось, что я участвую в Тур де Франс 1997, у меня это было. Я сходил по-маленькому и вернулся в Париж — носиться как угорелый. Неожиданно раздался свисток регулировщика. Он обнаружил, что я обошел клетку. Регулировщик был французом и сильно смахивал на Габриеля Понтелло, героя моих дрочек в 17 лет, когда я покупал «Суперсекс».

Язык Габриеля Понтелло вечно торчал в поддувальнике какой-нибудь порнозвезды. Мерлин Джесс, Холинка Хардиман, Шарлотта Деладье были самыми горячими. Частенько Понтелло снимался в мундире французского офицера и стрелял. Регулировщик из Парижа напоминал его квадратной формой черепа. В восьмидесятые такой череп был у многих порноактеров.

Восьмидесятые годы были самыми лучшими. Но об этом я поговорю в другом сне. От свистка регулировщика я крепко перетрухнул. Я понял, что для меня Тур де Франс кончился.

Я бросился вниз с холма. Вокруг стрекотали вертолеты с пулеметами. Типа «Apocalypse now». Типа умирал я.

Пуля пришлась мне посередке лобешника. В это время корреспондент газеты «Провинция» из г.Комо брал у меня интервью о том, что я думаю по поводу сексуального насилия над подростками. Тут запиликал мобиль. Изо рта лилась кровь. Я сказал: слушаю. Это был Репетти. Он спрашивал, как оно. Он сказал, что уже переговорил с Мугини насчет репортажа в «Панораме» о моей победе в Туре. Корреспондент размахивал руками, показывая на вертолеты, которые посыпали нас пулеметным огнем, — просил закончить интервью.

В этот момент я умер.

Когда я умер, я проснулся, оделся и потаранился в Центр Бонола прикупить сидивертку про смешливое кино. Потом мне звякнула Марина Спада, и я рассказал ей свой сон.

Потрясный мир, как пляшущие Spice

Я фан Spice Girls. Зовут меня Джорджо, мне тридцать. Моя девчонка не такая файновая, как Эмма. Сейчас я перетру про все свои прибабашки от Spice, а еще про их убойный концерт в Форуме ди Ассаго (г.Милан) 9 марта 1998. В день триумфа чумовейших Spice Girls вокруг Форума ди Ассаго гулял завернутый ветрюга. Его прямиком наслали ревнючие All Saints. Их те еще завидки берут, потому как Spice — это Spice, a All Saints, хоть они и были в Сан-Ремо — все равно что ноль без палочки, плешь на голом месте.

Когда я приплинтовал в Ассаго, я с ходу воткнулся, что это будет главный день моей жизни. На улицах чуваки фасона семидесятых вхренакивали хэбэ майки Spice, шарфы Spice, белые банданы Spice, постеры Spice, наклейки Spice. А в пять уже двинул припаренный поток киндеров, веривших в лучший мир. Потрясный, как пляшущие Spice.

В свои тридцать я был счастливей киндеров-подфанков. Я мог позволить себе навороты, из-за которых не надо греметь со шнурками. Если ты уже зрелый и у тебя водится шелестуха, ты можешь проплатить любую мелочевку, на какую положил глаз. Это еще одно почему, почему быть олдовым в кайф (ну, кроме сексухи там и пр.).

У нас, взрослых, тоже есть свои сокровенненькие мечты. Это мечты про Спайсочек. Спайсочки идут на ура, потому что они нормальные. Они — кто хочешь. Только кто хочешь — не Спайсочки. В мире навалом несправедливости. Люди страдают. И то не выходит, и это. А все потому, что жизнь — это вам не концерт Spice Girls. Жизнь — это вам концерт All Saints. Короче, гниляк и говыдло. A Spice — ништяк и хайлайт.

Суперее всех Джери. По виду ей полтинник. Секс-бомба. Размалевана вусмерть. Отлетная бикса. Она философ команды. Автограф имеется (сама дала). Другая высшая Spice — это Эмма, Baby Spice, мечта всех бешеных педофилов планеты Земля. На фотке Baby Spice лет 15. Живьем — 45. В среднем выходит годков 30. На концерте Baby Spice вызывали чаще всех. Эммин автограф тоже имеется (сама дала).